Существование независимых от государства светских объединений в странах Западной Европы имеет долгую историческую традицию. В Европе существовали ремесленные и купеческие цехи и союзы, религиозно-рыцарские ордена, аристократические и политические клубы, масонские ложи. Их постоянное присутствие обеспечило Европе более или менее плавный переход к государственности нового времени, предусматривающей существование политических и неполитических партий и организаций как составную часть устойчивого правопорядка. В отличие от стран Западной Европы в России до начала XVIII века, то есть до самых петровских реформ существование независимых общественных учреждений было невозможно, а после этих реформ образование общественных организаций, подобных европейским (клубы, ложи, гильдии) стимулировалось властной элитой для придания стране образа европейской державы, носило имитационный характер и выполняло функции, отличные от европейской практики. С той поры развитие общественных учреждений в России так и осталось сопряжено с государственной политикой, полицейским контролем и демонстрацией политической лояльности как необходимого признака легального общественного объединения. Тем не менее в России постепенно стали появляться и действительно независимые объединения, сначала среди аристократии (клубы, ложи), а затем (в основном после освобождения крестьян) и среди иных социальных страт (гильдии, научные общества, клубы).
К началу ХХ века Россия имела некоторое множество независимых общественных организаций, которые стали основой создания политических объединений, а позже и политических партий, делающих свои первые шаги на общественном поприще. Этот процесс роста независимого общественного самосознания страны был прерван октябрьским переворотом 1917 года. Традиция контролируемой общественной мысли и контролируемой общественной активности оказалась более действенной, она пережила императорскую власть и стала доминирующим признаком общественной жизни в СССР. Действительно независимые общественные объединения, начавшие образовываться в России с конца XIX века, в течение 20-х годов были уничтожены полностью или подменены имитационными дубликатами (процесс вытеснения и подмены истинной общественной активности имитациями представляет одну из интереснейших страниц отечественной истории 20-х годов).
В то же время потребность в общественной активности, ставшей важным отличительным признаком цивилизационного развития нового времени, свидетельствующим о все большей эмансипации личностного начала в процессе развития европейской культуры, развивалась в России в том же русле основной мировой тенденции (может быть, с некоторым отставанием) и требовала возможностей для своей реализации. Таким образом, в стране возникла внутренне противоречивая идеологическая ситуация. С одной стороны, давление массового народного самосознания, с подозрением относящегося к любым проявлениям личностного начала (соотносимого им с индивидуальным эгоизмом), которое получило статус государственного коллективизма и стало государственной идеологией в виде инфантильной регрессии на предренессансные и предреформационные интенции российской интеллигенции. С другой стороны, появление все большего числа людей, для которых проблема личностной самоидентификации становилась актуальной, и для которых коммунистический коллективизм был не ипостасью соборности, которой он хотел казаться, а стадным нормированием социального поведения человека. Поставленные в условия выбора между тотальным подчинением или тотальным уничтожением, эти люди должны были искать собственные специальные формы социальной организации своего микрокосма, обеспечивающие возможности духовной свободы и физической безопасности. Результат таких поисков для трех поколений российских граждан и составляет бесценное наследие советской истории, тот дорого оплаченный опыт, который должен стать достоянием всего человечества. Медицинские эксперименты на людях в нацистских лагерях не могут быть никогда и никем воспроизведены, но результаты их вошли в копилку медицинских знаний человечества. Ровно так же идеологическая вивисекция, проведенная коммунистами над народами России, не должна быть воспроизведена где-либо и когда-либо, но результаты этого идеологического эксперимента должны войти в тезаурус человеческого знания.
В виде предварительной гипотезы можно сделать предположение, что наиболее устойчивой и воспроизводимой формой социальной общности в условиях тоталитарного строя и идеологически мотивированных полицейских репрессий было существование коллективов в виде братств, кружков и иных неформализованных образований, характеризующихся наличием харизматического ядра и диффузной периферии, моральной мотивацией своей активности (вне зависимости от степени политизированности употребляемого языка), отстраненностью от политической злободневности жизни страны и от юридически кодифицированных норм в пользу осознанных и вербализованных ценностей свободы и справедливости. Главной особенностью таких сообществ следует считать принятие ими на себя традиционных нормативных возможностей семьи, церкви и государства, заменой которых они в той или иной степени служили для большинства своих членов. А коммунистическое тоталитарное государство оказалось идеальным инкубатором для образования и развития замкнутых духовных сообществ в виде религиозных братств, духовно-медицинских сект, неформальных мистических групп и тому подобных форм диверсификации духовного пространства человечества.
Такой подход позволяет установить связь этих устойчиво воспроизводимых социальных форм с так называемыми «тоталитарными сектами» посткоммунистической эпохи, предшественниками которых эти братства служили, и тем самым определяет координаты духовного пространства, в котором разворачивается этот процесс сегодня и его перспективы в нашем ближайшем будущем.
Июнь 1999